Жена, облеченная в солнце
  Home  
Свящ. Писание     ru     en  
       
 
 
Главная
+ Категории
+ Явления
Ла-Салетт
Фатима
Борен
Хеде
Гарабандал
Зейтун
Акита
Меллерей
Меджугорье
История
Апостасия
Коммунизм
1000 лет
Библия
Богородица
Толкования
Молитва
Розарий
Обожение
Сердце
Жертва
Церковь
Общество
Природа
Персоналии
Тексты
Статьи
Указатель
Ссылки
Литература
email
 
Государственное устройство Категория: Тексты «Не восхищение непщева»

Заметки о Троичности
Священник Павел Флоренский

Вопрос о троичности несколько раз был затрагиваем в тексте, но вскользь, ибо основательное обсуждение его потребовало бы особого трактата. Отлагая таковое до времени более благоприятного, мы наметнм несколько мысленных ходов, имеющих разрыхлить для понимания идею троичности.

Было говорено ранее о существенной невозможности дедуцировать троичное число Божественных Ипостасей; но, вместе с тем, была сделана как бы некая попытка на эту дедукцию. Как же должно разуметь такую попытку? — Прежде всего, не как дедукцию в строгом смысле слова. Мы вовсе не намеревались доказывать, что Ипостасей может быть только три, ни больше, ни меньше. Это число — «бесконечный факт», постигаемый в присно-сущем умном свете, но не выводимый логически, ибо Бог — выше логики. Надо твердо помнить, что число «три» есть не следствие нашего понятия о Божестве, выводимое оттуда приемами умозаключения, а содержание самого переживания Божества, в Его превыше-разумной действительности. Из понятия о Божестве нельзя вывести числа «три»; в переживании же сердцем нашим Божества это число просто дается, как момент, как сторона бесконечного факта. Но, т.к. этот факт — не просто факт, а факт бесконечный, то и данность его — не просто данность, не слепая данность, а данность с бесконечно-углубленною разумностью, данность беспредельной умной дали. [1039]

Пока бесконечный факт не дан, не может быть безусловно никакой антиципации его, кроме формальной, a именно, что он — факт и что он бесконечен; a priori мы ничего не можем сказать о нем. Но, когда он уже дан, то мы можем уразумевать его содержание и открывать его бесконечную разумность. Мы стараемся тогда вглядеться в смысл его, углубить свое понимание его. А так как смысл его бесконечен, то и понимание наше этого бесконечного смысла само может развертываться беспредельно [1040], — однако, пребывая в каждом своем моменте тоже бесконечным. В том-то и разумность Бесконечности, что в ней все разумно и все бесконечно.

Усмотреть несотворенный Свет — вот первая ступень уразумения; усмотреть в нем множественное единство и единичную множественность — это вторая ступень; усмотреть в этой единичной множественности множественность, как троичность — такова третья ступень; понять смысл числа «три», значение его, его духовное отличие от чисел «два» и «четыре» и т. д. — это еще последующая ступень и т. д.

Но, опять, нельзя думать, будто каждая новая ступень — отвлеченно выводится, логически-рассудочно дедуцируется откуда-то со вне, нежели самое созерцание Света. Каждая ступень есть лишь конкретное расчленение, разборка, дифференцировка того, что implicite содержится в созерцании [1041] неприступного Света Триипостасного Божества. Итак, наша «дедукция» есть лишь новый способ выразить то, что уже было выражено, — ничуть не более. Так, с высокой вершины вглядываясь в синеющую даль, мы открываем в ней все новые и новые подробности и тогда выражаем их восклицаниями радости и удивления; но можно ли назвать ряд этих восклицаний «дедукцией» этой голубой воздушной бездны?

Числа вообще оказываются не выводимыми ни из чего другого, и все попытки на такую дедукцию терпят решительное крушение, а, в лучшем случае, когда по-видимому к чему-то приводят, страдают petitio principii. Число выводимо лишь из числа же, — не иначе. А т.к. глубочайшая характеристика сущностей связана именно с числами [1042], то сам собою напрашивается пифагоровско-платоновский вывод, что числа — основные, за-эмпирические корни вещей, — своего рода вещи в себе. В этом смысле опять таки напрашивается вывод, что вещи, в известном смысле, суть явления абсолютных, трансцендентных чисел. Но, не вдаваясь в эти сложные и тонкие вопросы, мы скажем только, что число три, в нашем разуме характеризующее безусловность Божества, свойственно всему тому, что обладает относительной само-заключенностью, — присуще заключенным в себе видам бытия. Положительно, число три являет себя всюду, как какая-то основная категория жизни и мышления.

В пространстве, заключающем в себе все внешнее, и потому все внешнее своей природе подчиняющем, мы различаем три измерения. Отвлеченно-логически допустимо, конечно, говорить сколько угодно o пространствах n-мерных и изучать их [1043], a потом применять найденные теоремы к механике, физике и др. областям науки [1044]. Но, тем не менее, проектируемое n-мерное пространство, понятие, и реальное трех-мерное пространство, данность, несравнимы между собою, и никак нельзя говорить о них, как о чем-то однородном. Пусть даже вырабатываются или будут выработаны восприятия n-мерного пространства [1045]; все равно останется глубокая пропасть между этою естественною и общею для всех трех-мерною средою жизни и ухищренным, по-моментным, единичным восприятием тех пространств. Пространственная реальность, с которою имеем мы дело, трех-мерна, и все, что в пространстве, — тоже трех-мерно. Но, добавим, все попытки, — попытки многочисленные и упорные [1046] — , дедуцировать трех-мерность нашего пространства, ни к чему не привели и, даже при беглом их обзоре, нетрудно убедиться, что они доказывают трех-мерность пространства не иначе, как в предположении этой трех-мерности.

То же самое — и о времени. Прошедшее, настоящее, будущее — вот опять выявление троичной природы времени. И эта троичность для времени настолько существенна, что даже отвлеченно-логически никто не пытался придумывать времени с большим или каким-либо иным числом подразделений, подобно тому, как это сделано для пространства. Однако и тут, для времени, попытки на дедукцию [1047] его троичной природы, не достигают своей цели, и троичность времени остается простой данностью. Во всяком случае она имеет первостепенное значение. Не только мир физический, а и мир психический содержится в форме времени, следовательно, как тот, так и другой получает от времени его троичность. Если — так, то, чрез пространство и время, все ознаменовано числом «три», и троичность есть наиболее общая характеристика бытия.

Но не одно только общее назнаменование троичностью свойственно бытию. Каждый слой его, каждый род его имеет еще свою особливую троичность. Не входя тут в подробности, отметим лишь то, что представляется нам наиболее глубоким онтологически. Три грамматических лица [1048], не более и не менее, — явление общее языкам разнороднейшим, и оно служить выражением основного факта социологии. Может быть, в основе его лежит факт биологический, ибо троичной представляется всякая простейшая семья: отец, мать, ребенок. В самом деле, поскольку центром и смыслом семьи служит именно ребенок, постольку, при другом ребенке, или при другой жене, мы имеем дело, собственно с иною триадою, с иной семьей. А, в чистейшем своем виде, семья ограничена лицами отца, матери и ребенка. И язык и общество, таким образом, в корнях своих носят начало троичности.

Отдельная личность опят-таки построена троично, ибо у нее три, а не иное какое число, направлений жизнедеятельности, — телесная, душевная и духовная — , и каждое психическое ее движение трояко по качеству, так что содержит отношение к уму, к воле и к чувству. Что бы ни говорили психологи против теории трех психических способностей или трех сил, бесспорным остается тот факт, что всеми усматривается существенная разница между умом, волею и чувством и несводимость их друг на друга. Вероятно, наиболее подходящим к делу пониманием их будет понимание, как трех координат процессов психики, при чем каждый реальный процесс непременно имеет характеристику во всех трех направлениях. Но, если бы было и не так, то все-таки остается в устроении психической жизни что-то троякое; и этот коренной факт троякости психики, хотя и не подлежит, несмотря на все старания, дедуцированию, остается, однако, непременным и непререкаемым [1049].

Вникая глубже в устроение человека мы всюду находим, опять таки, троичное начало, — как в устройстве его тела, так и в жизни его души. Жизнь разума, в своем диалектическом движении, пульсирует ритмом тезиса, антитезиса и синтезиса, и закон трех моментов диалектического развития относится не только к разуму, но и к чувству и к воле [1050].

Отсюда понятно, что всякое произведение разума, чувства и воли человеческой, в котором не изглажен искусственно диалектический ритм его возникновения, само неизбежно запечатлено троичным делением. Трихотомия, как прием аргументации, как манера классификации, как начало системы — слишком распространена [1051], чтобы можно было считать ее за нечто случайное; нужно полагать, что в ней мы имеем пред собою опять таки выявление какой-то присущей душе троичности, хотя и тут мы не способны дедуцировать эту троичность. Но наиболее существенно число «три» в религии, как в догме, так и в культе и даже в суеверных обрядах быта. Трудно найти достаточно сильные выражения, чтобы достойно выразить широту распространения начала троичности в мире древней религии. «Мне хотелось бы, — пишет Узенер в своей статье, посвященной вопросу о божественных триадах — , попробовать дать более ясное представление о широком распространении и важности этой формы воззрения. Здесь не имеется в виду сказать что-либо новое. Фил. Бутман с совершенной ясностью судил об этом явлении, и Эд. Гергард называл божественную триаду средоточием почти всех религий [1052]. Но мне представляется своевременным — путем собрания рассеянных следов дать доказательство того, что божественная триада была такою формою воззрения древности, которая твердо укоренилась и потому обладает могуществом движущих сил природы» [1053].

Матeриал, coбранный Узeнeрoм, а такжe Нeйдгартoм, c нeoбыкнoвeннoю нагляднocтью дoказываeт вceoбщнocть прeдcтавлeния o бoжecтвах-триадах [1054]. Узeнeр дажe признаeт, чтo ширoкo раcпрocтранeннoe, «у бoльшeй чаcти, мoжeт быть у вceх нарoдoв дрeвнocти», cтрeмлeниe прeдcтавлять бoжecтвo в видe триады, дeйcтвoвалo c cилoю закoна прирoды [1055].

Точно также, весь культ древнего мира проникнут началом троекратного повторения обрядов, троекратное возглашений призываний; троичное число, в прямом, или в усиленном виде, т.е. как 9, 12, 27 и т.п., наиболее характерно для всех литургических действ. Но, при всей бесспорной доказанности и при всем подавляющем количестве фактов, утверждающих всечеловеческое религиозное значение числа «три», «самого любимого, — по выражению Люттихa — , из всех знаменательных чисел», попытки дедуцировать это значение из общих начал познания, или хотя бы обяснить их культурно-исторически ни к чему решительному не приводят [1056].

Весьма правильно А. И. Cадов настаивает на первичности этой склонности к триадам и видит в ней врожденное человеку неясное тяготение к сверхчувственному миру, смутное стремление к Триединому [1057]. Но это «обяснение» есть не иное что, как именно сознательный отказ от обяснения, ибо приводнит обясняемый факт человеческой культуры к факту Божественной Троичности, уже безусловно не подлежащему дедукции.

Итак, никто не сказал, почему Божественных Ипостасей Три, a не иное число. Не-случайность этого числа, внутренняя разумность его чувствуется в душе, но нет слов, чтобы выразить свое чувство. Во всяком случае, бесчисленные попытки дедуцироваться Три-ипостасность Божества [1058] мы не можем признать удачными. Утешением и назиданием философам да послужит же то, что даже числи, измерений пространства, подразделений времени, лиц грамматики, членов первичной семьи, слоев жизнедеятельности человеческой, координат психики и т.д. и т.д. они не дедуцировали и даже не обяснили его смысла. Мало того. Чувствуется, что есть какая-то глубокая связь между всеми этими троичностями, но какая — это вечно бежит от понимания, именно в тот момент, когда хочешь почти-найденную связь пригвоздить словом.

Подавляющее большинство философов и тех из свв. отцов, которые, вроде бл. Августина [1059], были причастны к философскому мышлению, занимались этим вопросом. Но что дали они все? — Аналогии, — За которыми опять таки лишь чувствуется более глубокое сродство, — лишь подобие, — одним словом, вместо обяснения того, что хотели обяснить, многократы увеличили обясняемое, ибо показали, что та же трудность содержится еще в бесчисленном множестве предметов мысли.


[1039] Cp. слова o. Иоанна Крон.

[1040] Вот почему учение o Троичности должно быть, а полусознательно – часто бывало, основанием философствования. «Учение о Св. Троице не потому только привлекает мой ум, что является как высшее средоточие всех святых истин, нам откровением сообщенных, – писал 2-го окт. 1852 г. А. И. Кошелеву И. В. Киреевский, – но и потому еще, что, занимаясь сочинением о философии, я дошел до того убеждения, что направление философии зависит, в первом начале своем, от того понятия, которое мы имеем о Пресв. Троице» (H. А. Елагин, – Материалы для биографии И. В. Киреевского «Полн. собр. соч. И. В. Киреевского в двух томах», под ред. М. Гершензона. «Путь», M., 1912, T. I, стр. 74). Шеллингова «Философия откровения» – вот одна из немногих попыток осуществить философствование на сознат. принятом догм. Троичности. Философствование о. Серапиона Машкина – другая. Затем можно назвать имена Фр. Баадера, Вл. С. Соловьева, А. Н. Шмид и еще насколько. Большинство же философов не давали себе труда изначала определить свое отношение к этому догмату.

[1041] Нетленный Свет есть свет живой и весь – Жизнь, свет умный. Но умность его может быть постигаема еще и еще. – Что частичная умность м. б. непосредственно открываема даже в чувственном опыте – об этом см. у H. О. Лосского.

[1042] Отлагая сейчас принципиальное обоснование этого утверждения, отметим пока тот примечательный факт, что глубочайшие философы, особенно на вершинах своих размышлений, всегда тяготели к спекуляциям над числами; напомним хотя бы имена Пифагора, Платона, Плотина, Ямвлиха, Прокла, Августина, Ник. Кузанского, Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, В. Соловьева и т. д., не говоря уже о мистиках всех стран и народов. См..

[1043] Не обременяя книги библиографией эт. вопр., я считаю своим долгом отметить одну, весьма достойную внимания историка, книгу мыслителя богато и всесторонне одаренного и бесплодно погибшего; это им.: H. [A.] Гулак [-Аpтемовский]. – Опыт геометрии о четырех измерениях. Геометрия синтетическая. Тифлис, 1877, 150 стр.

[1044] René des Saussure, – Théorie des phénomènes physiques et chimiques («Archives des sciences hysiques et naturelles», 1891, №№ 1, 2). – Leo Königsberger, – Die Printipien d. Mechanik. 1901. (Механика многомерн. пpoстр.).

[1045]

[1046] Их делали немецк. идеалисты – Фихте, Шеллинг и Гегель; см. также: R. H.Lotze, – Syst. d. Philos., Thl. II: Metaphysik, 1879; его жe, – Grundzzüg d. Metaphysik, 2 Aufl. Lpz. 1887. Густ. Тейхмюллер, – Действительный и кажущийся мир. Пер. с нем. Е. Красникова. Казань, 1913, кн. 2-я, гл. 1-я. Весьма характерно бессилие рационализировать трехмерность пространства у П. Н. Страхова, – Мир как целое, СПб., 1872, стр. 246. – Новейш. постановка вопроса о мерности простр. связана с т. наз. «принципом относительности»: Гер. Минковский, – Пространство и время. Пер. И. В. Яшунский, СПб., 1911, «Physice».

[1047] Особен. см. у нем. идеалистов, у Лотце, у Тейхмюллера, кн. 2-я, гл. 2-я.

[1048] Насколько мне известно, нет языка, где число грам. лиц было иное, чем три.

[1049] Хотя и делались неоднократн. попытки свести психич. жизнь к одному из начал, – к представлению, к воле или к чувству.

[1050] Это-то формальное сходство в развитии каждой из трех координат психической жизни и служило соблазнительным поводом к попытке свести какие-нибудь две к третьей.

[1051] Интересн. примеры тому собраны А. И. Садовым, но число их можно было бы увеличить во много раз. (Характерно пристрастие Канта и последующих идеалистов к трихотомии, служащее пружиною их диалектики).

[1052] Buttmann в Mythologus I, 29; Gerhard в Griechische Mythologie, I, 141.

[1053] H. Usener, – Dreiheit («Rheinishes Museum f. Philologie», N. F., Bd. 58, 1903, SS. 3-4).

[1054] Usener, id., SS. 1-47, 161-208, 321-362. – Th. Neidhard, – Ueber Zahlensymbolik der Griechen und Römer, I. Th., Die Drei und Neunzahl («Progr. d. k. Progymnasiums in Fürth., 1895, S. 1-40). – Материал, собран. в обеих назван. раб., лег в основу исследования: А. И. Сaдов, – Знаменательные числа («Христ. Чт.», 1909 г., окт., ноябрь, дек., 1910 г. февр. О числе три – окт. 1909 г.) тут же, на стр. 1313-1315 и в ноябре, стр. 1458, приводится лит., хотя и неполная. – Назван. иссл. имеется и в отд. оттиск., СПб., 1909 г. – Из него взяты [1049-1051]. Еще см..

[1055] Usener, id., S. 35, cp. S. 161.

[1056] Часть таких попыток изложена у Садова, id., V, 1909 г., дек., стр. 1581-1594.

[1057] id., 1910 г., фев., стр. 196.

[1058] Их мы находим уже у неоплатоников и, пожалуй, даже у Платона. Многочислены попытки такого рода у свв. оо., напр. у Афанасия В., у Вас. В, у обоих Григориев и т. д. и т. д. В новое время особенно занимались такой дедукцией многие мистики, вроде Я. Бёма, Пордеджа, Баадера и др., и философы, – немецк. идеалисты и среди них по преим. Шеллинг в своей «Филос. Откровения», Фр. фон Баадер, С.-Мартен, Вл. Соловьев, Архим. Серапион Машкин и др. Из малоизвестных сочин. на эту тему назовем: Догмат о Св. Троице и полное знание, Сергиев Посад, 1904 г. Глубокие мысли о Троичности высказывали Н. Ф. Федоров и A. Н. Шмид.

[1059] [т.е. 3, N. В.] Бл. Август., – О троичности. Августиновские подобия, которыми уясняется тайна Троичности, собраны в книге: Th. Gangauf, – Augustinus Speculative Lehre von Gottem dem Dreieinigen, SS. 204-295. См. также П. И.Bepeщaцкий, – Плотин и бл. Августин в их отношении к тринитарной проблеме. Казань, 1911 г. – Кн. E. Н. Tрубецкой, – Рел. общ. идеал западн. хр-ва в XI в. Миросозерцание бл. Августина. M., 1892. А. [П.] Opлов, – Тринитарные воззрения Илария Пиктов., Серг. Пос., 1908. – И. И. Адамов, – Учение о Троице св. Амвросия Мед., Серг. Пос., 1910.

См. также

Ссылки

Литература

       
     
        Чтобы эти исследования продолжались,
пожалуйста, поддержите нас.
       
       
       
Контактная информация     © 2012—2024    1260.org     Отказ от ответственности