Теперь здесь мы должны увидеть очень важный момент для тринитарного богословия, а именно то, что в Библии, в Писании, а затем, в символах веры, и особенно в Никео-Константинопольском символе веры, который стал кредообразующим утверждением для древнего Христианства и остается крещальным, литургическим символом веры для восточных православных церквей и большинства христианских церквей по сей день, как оно было сформулировано, сведено воедино и получено от первых двух Вселенских соборов (Никейского в 325 г. и Константинопольского в 381 г.) — то есть в этом символе веры и как он провозглашается в литургических молитвах — и, конечно же, в литургической молитве анафора (слово, означающее «вознесение» или «приношение», которое является техническим термином для евхаристической молитвы, евхаристического канона, где хлеб и вино, просфора сначала возносится и приносится Богу, когда мы возносим сердца, обращаем их к Нему, когда вспоминаем о спасительном действии Христа на святом евхаристическом служении) — в Библии, в Символах веры и в Литургии очень важно, действительно критически важно отметить, и утвердить, и помнить, что единый Бог, в Которого мы верим, строго говоря, не есть Святая Троица. Единый Бог есть Бог Отец. В Библии единый Бог — это Отец Иисуса Христа. Он есть Бог, Который посылает в мир Сына Своего Единородного, а Иисус Христос есть Сын Божий. Тогда, конечно, параллельным образом Дух, Святой Дух есть Дух Божий, таким образом Святой Дух, будучи Духом Божьим, есть, следовательно, и Дух Христа, Мессии, потому что Христос есть Сын Божий, на которого Бог Отец посылает и утверждает Свой Святой Дух.

Оригинальный текст (англ.)

Now here we have to see a very important point for Trinitarian theology, and that is that in the Bible, in the Scriptures, and then, therefore, in the creeds—and particularly the Nicene-Constantinopolitan Creed, which became the credal statement for ancient Christianity and remains the baptismal, liturgical creed for Eastern Orthodox churches and most Christian churches to this very day, as it was formulated and put together and received from the first two Ecumenical Councils (Nicaea in 325 and Constantinople in 381)—that [is] in this creed and as it is proclaimed in liturgical prayers—and certainly in the liturgical prayer, the anaphora (which is a word that means “raising up” or “offering up,” which is a technical term for the Eucharistic prayer, the Eucharistic canon, where the bread and wine, the prosphora, are first elevated and offered to God as we lift up our hearts and have our hearts on high when we remember the saving activity of Christ at the holy Eucharistic service)—in the Bible, in the creeds, and in the Liturgy, it’s very important, really critically important, to note and to affirm and to remember that the one God in whom we believe, strictly speaking, is not the Holy Trinity. The one God is God the Father. In the Bible, the one God is the Father of Jesus Christ. He is God who sends his only-begotten Son into the world, and Jesus Christ is the Son of God. Then, of course, in a parallel manner, the Spirit, the Holy Spirit, is the Spirit of God, that the Holy Spirit, being the Spirit of God, is therefore also the Spirit of Christ, the Messiah, because the Christ is the Son of God, upon whom God the Father sends and affirms his Holy Spirit.

С другой стороны, есть еще одно ужасное заблуждение, и другое ужасное заблуждение, называемое обычно модализмом в технической теологической терминологии, это когда говорят: есть «один Бог, Который есть Святая Троица», есть «Тот, Кто есть Троица». И мы, православные христиане, следуя Писанию, и символам веры, и богослужебным молитвам, никогда не можем сказать: «един Бог, Который есть Святая Троица». Есть «один Бог-Отец». И этот Единый Бог, Который есть Отец, имеет с Собой вечно, Кого Он рождает безвременно прежде всех веков, Сына Своего Единородного — Который есть и Логос Его, Слово Его, а также Хохма Его, София Его, Премудрость Его, также Эйкона Его, Его Икона, Его Образ.

Но эта Премудрость и Слово, и Образ, и Образ Божий божественен с той же самой божественностью, что и Бог, Единый Истинный и Живой Бог, потому что «Он есть Тот, Кто Он есть», а Его есть другой Кто от Отца. Есть три Кто. Есть Тот, Кто есть Отец, Тот, Кто есть Сын, и Тот, Кто есть Святой Дух. Эти три Кто называются тремя Лицами или тремя Ипостасями. Вероятно, термин «ипостасии» является лучшим термином, потому что он означает три проявления божественной жизни в совершенном и полном единстве. Но важно помнить, что единый Бог — это Отец Иисуса. Иисус есть Сын Божий. Как сказано в Никейском символе веры: «Он есть Бог от Бога, истинный Бог от истинного Бога». Здесь христиане сказали бы и настаивали на том, что единый Бог и Отец от вечности имеет с Собой Своего Сына.

Оригинальный текст (англ.)

On the other hand, there is another terrible error, and the other terrible error, usually called Modalism in technical theological terminology, is where people say: there is «one God Who is the Holy Trinity», there is «He Who Is the Trinity». And we Orthodox Christians, following scripture, and the creedal statements, and the liturgical prayers, can never say: there is «one God Who is the Holy Trinity». There is «one God Who is the Father». And this one God Who is the Father has with Him eternally, Whom He begets timelessly before all ages, His only-begotten Son — Who is also His Logos, His Word, and also His Chokhmah, His Sophia, His Wisdom, also His Eikona, His Ikon, His Image.

But this Wisdom and Word and Image and Ikon of God is divine with the very same divinity as God, the One True and Living God, because «He is Who He is», and His is another Who from the Father. There are three Whos. There is He Who is the Father, He Who is the Son, and He Who is the Holy Spirit. Those three Whos are called the three Persons or three Hypostases. Probably the term «hypostases» is a better term, because it means three instances of divine life in a perfect and total unity. But it is important to remember that the one God is the Father of Jesus. Jesus is the Son of God. As the Nicene Creed said, “He is God from God, true God from true God”. Here the Christians would say and insist that the one God and Father, from all eternity, has with Him His Son.

В христианских кругах (ну… так называемых христианских…) мы видим развитие либерального протестантизма в конце 19 — начале 20 века, чтобы отделить идею Бога от Христа. Он занимает центральное место в программе либерального протестантизма во многих его формах. И как только это сделано, Троица теряет смысл. Бог как Отец на самом деле не имеет смысла. Отсюда мы получаем такие вещи, как развитие переименования Троицы как Творца, Поддерживающего, Искупителя… Мы видим акцент на Христе как на моральной фигуре, но не на искупителе, не на фокусе.

Оригинальный текст (англ.)

In Christian circles (well… so-called Christian…) we see it developing Liberal Protestantism in the late 19th — early 20th centuries to detach the idea of God from Christ. It is central to the program of Liberal Protestantism in many of its forms. And as soon as it is done the Trinity makes no sence any more. God as Father does not really make sence. From there we get things like the development of renaming the Trinity as Creator, Sustainer, Redeemer… We see an emphasis on Christ as the moral figure but not redemptive, not the focal point.

Чтобы кратко охарактеризовать богословское направление в этой полемике православных и ариан, достаточно указать только на различную постановку ими исходного вопроса. В то время как православные ставили вопрос, — нужно ли мыслить в Боге три действительных Лица, при нераздельном единстве Божественной сущности, и отвечали на этот вопрос категорическим утверждением, — ариане спрашивали: можно ли мыслить троичность Божеских Лиц, при нераздельном единстве Их сущности, — и отвечали: нет, нельзя. По мнению ариан, для того, чтобы можно было соединить единство Бога с троичностью лиц в Нем, нужно принять одно из двух: или разделить Божескую сущность на три части, и таким образом признать трех богов одной и той же сущности, а потому и вполне равных по своему достоинству, — или же уничтожить самостоятельное ипостасное бытие Сына и Духа, признав их только силами или формами откровения Отца; но то и другое понимание догмата было одинаково неправильно. Первое составляло тритеизм, и таким образом низводило христианство на ступень языческого многобожия, — второе вело к монархианизму, и таким образом уничтожало самый существенный и характерный пункт христианского вероучения. Избегая обеих этих крайностей, ариане соединили их в одну, и из этой смеси составили свое особое понимание догмата о Св. Троице. Из монархианизма они взяли себе идею абсолютно единого Бога, из тритеизма — учение о трех отдельных богах, и таким образом получилось следующее учение: Отец есть единый, истинный, абсолютный Бог, — Сын есть второй Бог по воле Отца, а Дух Святый просто только высшая сущность, сотворенная Сыном, как и все другие сущности.

Имперсоналистическому мышлению свойственно приравнивать Божественный Абсолютный Субъект, триединое триипостасное Я, Богу Отцу. Через это до известной степени вуалируется имперсоналистическое понимание Божества. Такое приравнивание не чуждо и св. Ио[анну] Д[амаскину], как это, в частности, вытекает из следующих его слов (кн. I, гл. VIII): «об Отце и Сыне и Св. Духе говорим не как о трех Богах, но, вернее, как о едином Боге, Св. Троице, так как Сын и Дух возводятся к одному Виновнику, но не слагаются и не сливаются, как думает Савеллий» (и далее). Это отожествление «Божества» с Отцом еще яснее выступает в дальнейшем суждении св. Ио[анна] Д[амаскина]: «Когда смотрим на Божество, на первую причину, на единодержавие, на единство и тожество Божества… тогда воображаем себе одно. Когда же смотрим на то, в чем есть Божество, или, чтобы сказать точнее, что есть Божество, и на то, что оттуда — из первой причины существует вечно, равнославно и нераздельно, т.е. на ипостаси Сына и Духа, то будет три». При всей неточности этих определений можно тем не менее заключить, что в известном смысле для него Отец по-оригеновски есть неоплатоническое Единое, первобожество, первоволя, первоипостась (а не только первая ипостась). Но это неверно. Бог, как триединый, триипостасный Субъект, как Абсолютная Личность, не есть Отец, как одна из трех, хотя и Первая, ипостась (и на этом пути не избежать оригеновского субординационизма), — но Он есть триединый субъект, в котором три суть один и один — три.

Но встает отсюда новый и более общий вопрос (уже возникавший в кенотическом богословии), — о взаимном соотношении Отца и Сына: в учении о посланничестве Сына Отцом и Его сыновнем Отцу послушанию не имеем ли мы скрытого субординационизма, который в истории догмы далее заостряется в арианство разных оттенков, древнее и новое? Ариане использовали по своему этот общий характер отношения Сына к Отцу, как и отдельные тексты и, прежде всего, слова Христа: Отец Мой болий Мене есть (Ио. 14, 28). Сюда же относится весь тот ряд текстов, где Сын изображается, как молитвою испрашивающий у Отца: прежде всего Гефсиманская молитва (Мф. 26: 39, 40, 53; Мр. 14, 36, ср.: Ио. 12, 27-28; 18, 11), молитва на кресте (Лк. 23, 34); Ио. 14, 16 («Я умолю Отца»), первосвященническая молитва (Ио. 17). Далее Мр. 13, 32, ср.: Мф. 24; 36; Мф. 20, 23 («не от Меня зависит, но кому уготовано Отцом Моим»); Мф. 25, 34 («приидите, благословенные Отца Моего»); Лк. 22, 29 («завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой Царство»). Самое же главное свидетельство Евангелия, которое важнее всех частных текстов, есть то, что на протяжении Своего земного служения Христос относится к Отцу не только как к Отцу, с Которым Он пребывает в полноте единения, но и как к Своему Богу («Богу Моему и Богу вашему» Ио. 20, 17). Вся эта парадоксия, которую нельзя не видеть в Евангелии, ставит перед богословием трудный и ответственный вопрос, и христологическая, (она же и тринитарная) трудность его остается непреодоленной. Хотя арианство и было в свое время церковью отвергнуто и анафематствованно, однако же богословски оно отнюдь не было до конца преодолено, что и доказывается его живучестью в разных видах, как непосредственно после первого вселенского собора, так и позднее до наших дней. Субординационизм же вообще пользовался нелегальным гражданством в богословии, потому что никогда не был ни по настоящему разъяснен, ни осужден.

Обращаясь ко всему человеку, а не к отвлеченному уму, и ко всему человечеству, а не к уединенным избранникам, церковное христианство заявляет свою способность жить и действовать во всемирной истории. … Все языческое общество по почину государственной власти подчиняется христианству, подчиняются христианству и языческие воззрения. … Обе враждебные христианству силы, и религиозное умозрение Востока, и гражданственность, взятая с Запада, действуют теперь более изнутри, и тем опаснее их действие.

В области религиозных верований теперь уже не отрицают Христа как Сына Божия и вместе сына человеческого (как это делали прежние еретики), не отвергают в нем соединения божественного и человеческого элементов, а только искажают смысл этого соединения, не усматривая в нем полного и существенного сочетания совершенного Божества с совершенным человечеством. Так, первая и самая знаменитая из этих новых ересей — арианская — понимает Богочеловека как нечто среднее или промежуточное между той и другой природой; Христос здесь есть нечто меньшее, чем Бог, и нечто большее, чем человек, не совсем Бог и не совсем человек; совершенное же Божество остается недоступным и непостижимым, и человек не может получить истинного обожения. Вместо воссоединения во Христе Творца с творением является некое неопределенное и странное между ними сближение. Это сближение настолько несовершенно, что даже первенец всея твари, Христос, согласно арианскому учению, не имеет настоящего познания о верховном Боге, не знает Его так, как Он есть, тогда как, по православному учению, совершенный человек, будучи внутренно сообразен совершенному Божеству как его подлинный образ, имеет о нем и полное познание.

Когда церковь, после великих смут, причиненных этою ересью и ее разветвлениями, решительно отвергла арианского полубога и окончательно формулировала (на двух первых Вселенских соборах) догмат единосущия божественных ипостасей, является Несторий, — не отрицающий этого единосущия, не отрицающий совершенного божества в Логосе, не отвергающий и совершенной человечности Иисуса, но не допускающий между ними полного внутреннего и непрерывного совпадения, а признающий только некоторое пребывание Логоса в Иисусе, как в своем жилище или храме. Утверждая, что в Иудее родился только человек, на которого впоследствии снизошел Бог — Слово, Несторий отрицал человеческое рождение Бога (т.е. от человеческой матери) и в силу этого отвергал и Богородицу. Осужденное в храме Эфесской Богоматери нечестие скоро обернулось в другую, противуположную, по-видимому, но в сущности однозначащую форму. Если Несторий допускал только внешнее, неполное соединение божества с человечеством, то Евтихий и его последователи, монофизиты, утверждали соединение настолько полное, что человечество всецело превращается в Божество. Но такое соединение, в котором совершенно исчезает одно из соединяемых, не есть уже соединение, а поглощение. Таким образом, обе ереси, при видимой своей противоположности (одна разделяет, другая сливает), сходятся в своем единственном результате — в отрицании истинного богочеловеческого сочетания, в котором сохраняется сила обоих соединяющихся элементов при полноте их внутренней связи.